26 декабря 2011 года Россия отмечает двадцатилетие официальной гибели СССР, пишет журнал SuperСтиль. Почему мы вспомнили эту дату? Мы вспомнили эту дату потому, что появились данные о том, что в гибели СССР виноваты… женщины. Они, стоявшие у истоков самого социалистического в мире государства, оказались в эпицентре его неизбежного конца.
Как так могло получиться, предстоит разбираться историкам и публицистам. Мы же скажем, что Надежда Константиновна Крупская первая посоветовала Владимиру Ильичу Ленину побыстрее закончить с военным коммунизмом, завязать с диктатурой пролетариата и, установив повсюду полукапиталистический НЭП, перейти к созданию Союза Советских Социалистических Республик. В каких выражениях, когда и при каких обстоятельствах она такое ему посоветовала – это документального подтверждения пока не нашло, но, вероятней всего, слова были наиболее четкие, веские и убедительные. А выяснилось это потом, когда Владимир Ильич уже умер, а СССР начал жить. И развиваться.
И в первых рядах этой стремительно развивающейся жизни оказались женщины.
Мог ли тогда представить кто-нибудь, что спустя всего лишь 74 года, считая от 1917-го и революции первого, беспримерная жизнь выдающегося государства с той же стремительностью завершится, сохранив за собой право когда-нибудь демонтироваться полностью и окончательно?
Можно сказать: женщины тут вовсе ни при чем. Якобы никто из них и представить не мог, что все советское и привычное рухнет в одночасье. Ссылаются на «Марш коммунистических бригад», массовый энтузиазм и подлинное величие скромных тружениц, которые в ущерб мещанскому благополучию беззаветно трудились на фабриках и заводах, пахали землю, прыгали с парашютом, прокладывали столичное метро, выступали с высоких трибун, писали книги, маршировали на физкультурных парадах, штопали носки, рожали детей и учили их по букварю бережно и с любовью относиться к СССР.
Прочие ссылки и доводы не менее обоснованны и возражений не вызывают. Достаточно вспомнить восторженное лицо Любови Орловой в финале фильма «Цирк» и трудовой подвиг Паши Ангелиной, космический полет Валентины Терешковой и металлическую колхозницу, в паре с металлическим колхозником стоящую на ВДНХ, тотчас и станет понятно, с каким упорством женщины отстаивали всё, что укрепляло СССР.
Каким образом и в результате чего они утратили интерес к самому справедливому в мире государству, ко всем его сложностям и очевидностям, объяснить так же трудно, как и то, откуда у женщин в головах взялись мысли, идущие вразрез с жесткими идеологическими установками. По установкам было положено, чтобы ни одна из женщин не сомневалась ни в чем, а некоторые все же сомневались.
Им круглые сутки внушали: вот эта мясорубка самая изящная мясорубка в мире, а им казалось, что изящества в ней никакого нет. А в смысле нижнего белья совсем уже что-то не то началось, когда, как следует из воспоминаний очевидцев, один симпатичный французский певец открыл в Париже выставку нижнего белья советской женщины, и весь мир содрогнулся, увидев громадные черные лифчики и фиолетовые панталоны.
Суть наиболее глубоких сомнений, конечно, не в нижнем белье. Суть в том, что все самое лучшее и самое хорошее, что было в советской системе, оказалось не самым лучшим и не самым хорошим.
Завял и куда-то пропал былой энтузиазм, и все большее число женщин стали все глубже погружаться в свой внутренний мир, уходить в свои личные интересы, куда-то уезжать, а то и вовсе выходить замуж за граждан иностранных государств… Нельзя было и на полках книжных магазинов увидеть почти ничего из того, что очень хотелось почитать.
Вот умная молодая женщина. Она всю жизнь прожила в СССР, и ее мама с папой там же родились, а дедушка громил белополяков под Ржевом. Она комсомолка и заканчивает филологическую аспирантуру в МГУ. Так почему же ей, молодой женщине со вкусом и высшим образованием, отказано в праве в вагоне метро почитать «Собачье сердце» Михаила Булгакова, «Лолиту» Владимира Набокова или что-нибудь из произведений Маркиза де Сада? Какого дьявола и кто наложил запрет на эти произведения мировой литературы? И по какой причине в Самиздате печатать их можно, а в типографии «Красный пролетарий» нельзя?
То же самое и с кино. Тысячи советских грамотных женщин с нетерпением ждали открытия Московского международного кинофестиваля, чтобы насладиться картинами выдающихся западных режиссеров – в первозданном состоянии, без грубого изъятия эротических сцен советской цензурой. А как на «Зеркало» А.Тарковского рвались, но не все попадали!
Кухонные обсуждения сложившейся в СССР тяжелой ситуации, темпераментные беседы обо всей советской жизни с участием женщин вошли в повседневную моду почти повсеместно. Тут женщины оказались круче мужчин. Тем более что мужчины и при советской власти ни фига ни в колготках не разбирались, ни во французской туши для ресниц, ни вообще ни в чем. В сексе они, правда, уже начали потихоньку разбираться, но и тут от женщин резко отставали в том смысле, чтобы несколько раз за ночь, а не один раз по весне и под Первое мая.
Вот в конце восьмидесятых годов дело и пошло в сторону демонтажа всей советской системы. Женщины стали больше читать, глубже всё понимать и более активно участвовать в политической жизни страны. Их можно было увидеть на всех митингах и демонстрациях. Они, быть может, приобрели какое-то дополнительное зрение, еще острее предполагая, что СССР настолько всем надоел, что пора его на что-то менять.
На что менять, мало кто понимал, но уже были уверены, что «государство рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции» вскоре рухнет, и участие женщин в этом процессе войдет в историю, как и недавнее их же содействие строительству социализма.
И вот уже больше двадцати лет, как нет СССР, а женщины все еще продолжают участвовать в его несколько затянувшемся демонтаже.
О чем они теперь говорят открыто и без всякой оглядки на мужчин. О том же, правда, и мужчины говорят, но как-то скромно и не всегда аргументированно.
И это, думается, потому, что не только нравственно, но и биологически женщины всегда и при всех режимах более сильно загружены.
На их хрупких плечах все дети, все мужья, всё домашнее хозяйство, все воды, огни и медные трубы.
А также еще и то, о чем сказать-то, наверное, можно, а вот описать никак нельзя. Ибо слишком уж тонок механизм распознавания и уточнения.
